2022: Конец «конца истории»

Иван Тимофеев на портале russiancouncil.ru пишет, что в 1989 г. «короткий ХХ век» завершился «концом истории» — победой западного капиталистического мира над советским социалистическим проектом.

Китай сохранил высокий уровень суверенитета в плане своего внутреннего устройства, но встроился в капиталистическую экономику, активно торгуя с США, ЕС и со всем остальным миром. Пекин отказался от продвижения социалистического проекта за рубежом. Индия на собственные глобальные проекты не претендовала, хотя сохраняла высокий уровень самобытности своей политической системы, уклоняясь от присоединения к блокам и альянсам.

На короткий период стало казаться, что глобальный вызов может исходить от радикального исламизма. Но пошатнуть существующий порядок он не мог. Более того, борьба с радикальным исламизмом даже укрепила идентичность западного мира, стоящего на страже светского и рационального, в противовес религиозному и аффективному.

Россия в новом мировом порядке нашла свою нишу, сначала не вызывающую большого беспокойства на Западе. В восприятии западных партнёров Россия была увядающей, но при этом достаточно предсказуемой державой.

В конце 2000-х и даже 2010-х годов можно было говорить о достаточно высокой устойчивости порядка, который установился после окончания холодной войны. Однако в 2022-м стало ясно, что «конец истории» кончился. И история продолжается в привычном для неё русле мировых потрясений, борьбы за выживание, жёсткой конкуренции и соперничества.

Для непродолжительности «конца истории» оказались критичными как догматизм американской внешней политики, так и сочетающийся с ней реализм. Смесь порождала нежизнеспособные авантюры вроде демократизации Афганистана, с одной стороны, и отходы от канона, выражавшиеся в двойных стандартах и нахрапистом продвижении своих интересов под благими лозунгами, с другой. Первое вело к расходу ресурсов и подрыву веры во всемогущество гегемона (афганское сопротивление умудрилось избавиться не только от «неэффективного СССР», но и от «эффективных США», со всеми союзниками в придачу). Второе — к подрыву доверия и растущему скепсису со стороны других крупных игроков. Сначала Россия, а затем к схожему пониманию стал приходить и Китай. В России это понимание стало возникать в процессе продвижения НАТО на Восток и транзитов на постсоветском пространстве, воспринимаемых Москвой как «хакинг» политических систем соседних государств. В Китае оно утвердилось позже, когда Дональд Трамп, не моргнув глазом, повёл активную атаку на Китай в виде торговой и санкционной войны.

Впрочем, ответ Москвы и Пекина оказался разным. Россия стукнула кулаком по столу в 2014 году, а затем и вовсе перевернула стол со всеми картами, шахматами и прочими настольными играми в 2022 году. Китай начал усиленно готовится к худшему сценарию, пока открыто не бросая вызов США. Но и без такого вызова он воспринимается в Вашингтоне как более опасный и долгосрочный противник в сравнении с Россией.

В 2022 году остатки былой эпохи «конца истории» окончательно ушли в прошлое. Однако возврата к холодной войне тоже не произошло. Мотивация российской политики связана в основном с интересами безопасности. Она не является производной от идеологии, хотя и включает компоненты идентичности «русского мира», а также исторические мотивы противодействия нацизму. Глобальной идеологической альтернативы, сопоставимой с либерализмом, Россия не предлагает. Пока с такими инициативами не выступает и Китай.

В 1989 г. «короткий ХХ век» завершился «концом истории» — победой западного капиталистического мира над советским социалистическим проектом. На тот момент в мире не осталось ни одной страны или сообщества, которое предлагало бы глобальную альтернативу в виде своего взгляда на организацию экономики, общества и политической системы. Советский блок самораспустился. Значительная его часть быстро интегрировалась в НАТО и Европейский союз. Другие крупные мировые игроки начали органично вливаться в западоцентричную мировую систему задолго до окончания холодной войны.

Китай сохранил высокий уровень суверенитета в плане своего внутреннего устройства, но встроился в капиталистическую экономику, активно торгуя с США, ЕС и со всем остальным миром. Пекин отказался от продвижения социалистического проекта за рубежом. Индия на собственные глобальные проекты не претендовала, хотя сохраняла высокий уровень самобытности своей политической системы, уклоняясь от присоединения к блокам и альянсам.

Другие сколько-нибудь крупные игроки также оставались в пределах правил игры «либерального мирового порядка», избегая бросать ему вызов. Отдельные бунтари, Иран или Северная Корея, большой угрозы не представляли, хотя и вызывали обеспокоенность упорством своего сопротивления, настойчивым продвижением ядерных программ, успешной адаптацией к санкциям и высокой устойчивостью к потенциальному военному нападению из-за его высокой цены.

На короткий период стало казаться, что глобальный вызов может исходить от радикального исламизма. Но пошатнуть существующий порядок он не мог. Поначалу зрелищные военные кампании США и их союзников в Ираке и Афганистане в итоге мало что дали для демократизации исламского мира. Но и глобального изменения правил игры также не произошло. Более того, борьба с радикальным исламизмом даже укрепила идентичность западного мира, стоящего на страже светского и рационального, в противовес религиозному и аффективному. 

Россия в новом мировом порядке нашла свою нишу, сначала не вызывающую большого беспокойства на Западе. Страна превратилась в периферийную экономику, специализированную на поставках сырья. Её рынок с удовольствием осваивался глобальными западными компаниями. Её крупная буржуазия стала частью глобальной элиты, «глобальными русскими». Промышленность либо деградировала, либо встроилась в глобальные цепочки. Человеческий капитал постепенно сжимался.

В восприятии западных партнёров Россия была увядающей, но при этом достаточно предсказуемой державой.

Её эпизодические взрывы негодования по поводу бомбёжек Югославии, войны в Ираке или революций на постсоветском пространстве так или иначе сглаживались и большой проблемой не считались. Можно было для порядка критиковать Москву за «наследие авторитаризма» или за нарушение прав человека, периодически поучать, хвалить за культурную близость Западу, но при этом давать понять, что никакой глубокой интеграции не будет. Робкие попытки российского бизнеса войти в капитал Opel, Airbus или приобрести активы в иных областях, то есть добиться чуть более равноправных и взаимозависимых экономических отношений, успеха не имели. Москве также весьма прямо и откровенно давали понять, что её озабоченности западным военным присутствием на постсоветском пространстве легитимных основ не имеют и будут игнорироваться. 

В конце 2000-х и даже 2010-х годов можно было говорить о достаточно высокой устойчивости порядка, который установился после окончания холодной войны. Однако в 2022-м стало ясно, что «конец истории» кончился. И история продолжается в привычном для неё русле мировых потрясений, борьбы за выживание, жёсткой конкуренции и соперничества.

Для того, чтобы адекватно оценить новый этап, важно понимать смысл идеи «конца истории». Его отождествление с известной концепцией Фрэнсиса Фукуямы даёт лишь её поверхностное понимание. Однако она имеет гораздо более глубокие нормативные и политико-философские корни. Их можно найти, прежде всего, в двух модернистских политических теориях — либерализме и социализме. В основе обеих — вера в безграничную силу и нормативную ценность человеческого разума. Именно разум даёт человеку возможность взять под контроль силы природы, а также стихийные силы, аффекты и тёмные стороны человеческой природы и общества. С помощью разума можно добиться прогресса в самых разных областях, прийти к эмансипации, освобождению человека от предрассудков, традиций и прочих неразумных форм. С помощью разума можно положить конец произволу, насилию и анархии, в том числе решить проблему войны как иррационального действа, причиняющего бедствия и разрушения. Соответственно, модернистские теории допускали достижение определённого идеала, в котором общество будет работать как отлаженный и рационально выстроенный часовой механизм, раскрывающий творческую природу человека и отсекающий её иррациональные и разрушительные стороны. Достижение такого идеала и мыслилось в качестве «конца истории», или, по крайней мере, её перехода в новое качество. 

В Советском Союзе идея «конца истории» была ярко выражена ориентацией на достижение коммунизма, которое, правда, постоянно откладывалось. На Западе идея «конца истории» также получила целый ряд концептуальных признаков. Среди них — демократия (полиархия) и рыночная экономика как образцы политической и экономической организации общества. В международных отношениях идея рационального порядка также имела глубокие корни. В их числе, например, идея международного сообщества, которое должно объединёнными усилиями укрощать амбиции любого агрессора; идея «демократического мира», подразумевающая, что демократии не склонны к войне, так как подотчётны своим обществам; идея экономической взаимозависимости как средства от войны (потенциальные экономические потери делают войну невыгодной) и другие.

После окончания холодной войны многие из этих идей были цементированы констатацией того, что в мире осталась всего одна сверхдержава. Она и будет обеспечивать всеобщую безопасность, организовывать вокруг себя международное сообщество безопасности, ставить на место агрессоров. Внезапное образование однополярного мирового порядка совпало с «третьей волной демократизации» и экономической глобализацией, то есть признаки «конца истории» проявились сразу на нескольких уровнях, давая справедливые основание считать, что он, наконец, наступил. 

Впрочем, на самом Западе (прежде всего, в США) было достаточно скептиков в отношении рационалистических идеологий. Реалист Ганс Моргентау известен своей работой «Международная политика». Однако ещё в 1946 году вышла его более ранняя книга «Человек науки против политики силы» (Scientific Man vs Power Politics), в которой он подверг жёсткой критике саму идею рационального контроля анархичных международных отношений. Человеческий разум слишком ограничен, чтобы бросить вызов человеческой природе и ходу истории. Рациональная конструкция МО — опасная иллюзия. В международной политике нет места рациональному инженеру. Его место должен занимать государственный деятель, осознающий ограниченность рационального и опирающийся на здравый смысл. Тезис о неизменности разрушительных черт человека постулировался и Рейнхольдом Нибуром — теологом и философом, много давшим формированию философских основ реализма. Тёмные стороны человеческой природы многократно усиливаются обществом и государством. Разрушительный потенциал человеческой группы намного сильнее, нежели отдельного индивида. Анархия в отношениях государств куда как опаснее анархии в отношениях индивидов. Неореализм впоследствии оставил вопросы нормативной политической теории в качестве периферийной темы. Неореалистов интересуют уже иные вещи — влияние распределения мощи между великими державами на стабильность мирового порядка, его силовые параметры. Между тем современные международники забывают, что реализм — это консервативная политическая теория, выросшая в противовес рационалистическому либерализму и социализму.

В США либерализм и реализм сосуществуют десятилетиями. Первый выполняет идеологическую и доктринальную роль. Второй как бы стоит за ширмой, компенсируя идеологические шаблоны прагматизмом и здравым смыслом. Отсюда — так часто критикуемая «политика двойных стандартов» США.

В СССР под бетонными плитами социалистической идеологии существовала своя версия реализма. Она не была отрефлексирована в той степени, в которой это можно было сделать в США. Но подспудно развивалась в среде академической науки, дипломатии и разведки. Существование этого пласта (его иконой впоследствии стал Евгений Примаков) позволило России довольно быстро обрести прагматичную базу внешней политики после нескольких лет идеализма конца 1980-х и начала 1990-х. К 2000-м годам российская внешняя политика окончательно встала на реалистические рельсы.

В отличие от США, Москва никакой идеологической системы внешней политики не имела и не хотела иметь, насытившись идеологическими играми в советский период.

В США и на Западе в целом идеологическая компонента сохранилась, ещё больше утвердившись в своей значимости на фоне победы в холодной войне. 

В дуализме идеологии и прагматики есть своя ловушка. Она состоит в том, что идеология может быть не только ширмой для прагматичных реалистов, но и предметом веры для множества дипломатов, учёных, журналистов, военных, бизнесменов и других представителей внешнеполитической элиты. Идеология способна быть той самой самодовлеющей ценностью, которая, в терминах Макса Вебера, будет делать социальное действие ценностнорациональным, а не целерациональным. Подход к внешней политике с точки зрения демократизации или степени вовлечённости в глобальную рыночную экономику — пример влияния идеологии на восприятие внешней политики и постановку внешнеполитических задач. Попытку демократизации Афганистана можно воспринимать со скепсисом, но в США было немалое число искренних сторонников идеи. 

Для непродолжительности «конца истории» оказались критичными как догматизм американской внешней политики, так и сочетающийся с ней реализм. Смесь порождала нежизнеспособные авантюры вроде упомянутой демократизации Афганистана, с одной стороны, и отходы от канона, выражавшиеся в двойных стандартах и нахрапистом продвижении своих интересов под благими лозунгами — с другой. Первое вело к расходу ресурсов и подрыву веры во всемогущество гегемона (афганское сопротивление умудрилось избавиться не только от «неэффективного СССР», но и от «эффективных США», со всеми союзниками в придачу). Второе — к подрыву доверия и растущему скепсису со стороны других крупных игроков. Сначала Россия, а затем к схожему пониманию стал приходить и Китай. В России это понимание стало возникать в процессе продвижения НАТО на Восток и транзитов на постсоветском пространстве, воспринимаемых Москвой как «хакинг» политических систем соседних государств. В Китае оно утвердилось позже, когда Дональд Трамп, не моргнув глазом, повёл активную атаку на Китай в виде торговой и санкционной войны.

Впрочем, ответ Москвы и Пекина оказался разным. Россия стукнула кулаком по столу в 2014 году, а затем и вовсе перевернула стол со всеми картами, шахматами и прочими настольными играми в 2022 году. Китай начал усиленно готовиться к худшему сценарию, пока открыто не бросая вызов США. Но и без такого вызова он воспринимается в Вашингтоне как более опасный и долгосрочный противник в сравнении с Россией. 

В 2022 году остатки былой эпохи «конца истории» окончательно ушли в прошлое. Однако возврата к холодной войне тоже не произошло. Мотивация российской политики связана в основном с интересами безопасности. Она не является производной от идеологии, хотя и включает компоненты идентичности «русского мира», а также исторические мотивы противодействия нацизму. Глобальной идеологической альтернативы, сопоставимой с либерализмом, Россия не предлагает. Пока с такими инициативами не выступает и Китай. 

Конец «конца истории» примечателен несколькими деталями.

Во-первых, достаточно крупная держава рискнула в одночасье отказаться от благ «глобального мира». Историки будут спорить о том, предполагали ли в Москве столь жёсткие санкции и столь быстрый уход из России сотен зарубежных компаний. Однако очевидно, что Россия энергично адаптируется к новым реалиям и не спешит являться с повинной с целью возвращения на комфортабельный лайнер западоцентричной глобализации.

Во-вторых, западные страны взялись за весьма жёсткую чистку российских активов за рубежом. Оказалось, что западные юрисдикции в одночасье перестали быть тихой гаванью, в которой правит закон. В них теперь правит политика. Единственной гаванью, куда россиянам можно вернуться относительно спокойно, стала Россия. Происходит ломка стереотипов о «стабильности и безопасности» Запада. Конечно, там вряд ли начнут аналогичные чистки в отношении иных активов. Но, глядя на россиян, инвесторы задумались, а не стоит ли хеджировать риски?

В-третьих, выяснилось, что на Западе можно столкнуться не только с зачисткой активов, но и с откровенной дискриминацией по национальному признаку. Тысячи россиян, спасающихся от «кровавого режима» вдруг столкнулись с отторжением и презрением. Другие, пытаясь доказать, что они большие русофобы, нежели принимающие их партнёры, бегут впереди паровоза антироссийской пропаганды. Но это не гарантирует того, что упертые догматики не выставят их обратно в Россию, сочтя их неподходящими по тем или иным параметрам. 

Конфликт России и Запада, по всей видимости, затянется на десятилетия, независимо от того, как именно и на какой линии завершится конфликт в Украине. В Европе Россия будет играть роль Северной Кореи, обладая, вместе с тем, значительно большими возможностями. Хватит ли у Украины сил, воли и ресурсов, чтобы стать европейской Южной Кореей — большой вопрос. Конфликт России и Запада приведёт к укреплению роли Китая как альтернативного финансового центра и источника модернизации. Усиление Китая лишь ускорит наращивание его соперничества с США и их союзниками. «Конец истории» кончился возвращением к её привычному течению. Один из образцов её хода — слом мирового порядка в результате крупномасштабных конфликтов между центрами силы. Остаётся надеяться, что очередной такой транзит не станет последним для человечества — с учётом рисков открытого военного столкновения между великими державами с последующей эскалацией в полномасштабный ядерный конфликт.

Иван Тимофеев - кандидат политических наук, программный директор РСМД, руководитель программы «Современное государство» Клуба «Валдай»

Взгляды и мнения, выраженные в этой статье, принадлежат автору и не обязательно отражают точку зрения Parstoday Russian.